Неточные совпадения
Высылаемая временами правительством запоздалая помощь, состоявшая из небольших
полков, или не могла
найти их, или же робела, обращала тыл при первой встрече и улетала
на лихих конях своих.
Был, однако же, где-то, кажется,
на возу отцовского
полка, мешок с белым хлебом, который
нашли, ограбивши монастырскую пекарню.
Если оказывалась книга в богатом переплете лежащею
на диване,
на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее
на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл
на хрустале,
на зеркале,
на серебре, — Анна Васильевна
находила, что глазам больно, молча указывала человеку пальцем
на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала свет.
На рассвете следующего дня Абрамовна, приготовив все нужное ко вставанью своей барышни, перешла пустынный двор ассоциационного дома и поплелась в Измайловский
полк. Долго она осведомлялась об адресе и, наконец,
нашла его.
«Что бы я
нашел сейчас
на улице тысячу рублей?.. Оделся бы щеголем, квартирку бы нанял… Кабинет, чтобы выходил окнами
на полдень… Шторы сделаю, как у командира
полка, суровые, с синей отделкой… Непременно с синей…» Потом мысли его вдруг перескакивают: он в бою, бросается со взводом
на дымящийся редут, захватывает неприятельское знамя…
Хочу возражать ему — не
нахожу слов. Моложе он меня, — не верится мне, что я глупей его. Дядя гогочет, как поп в бане
на полке.
— А Господь их знает. Шел
на службу, были и сродники, а теперь кто их знает. Целый год гнали нас до
полков, двадцать пять лет верой и правдой Богу и великому государю служил, без малого три года отставка не выходила, теперь вот четвертый месяц по матушке России шагаю, а как дойду до родимой сторонушки, будет ровно тридцать годов, как я ушел из нее… Где, чать,
найти сродников? Старые, поди, подобрались, примерли, которые новые народились — те не знают меня.
И вот однажды, ошеломленный ужасом от всего виденного, с сердцем, почти разорвавшимся от сострадания, Ницше вышел
на дорогу. Вдали послышался быстрый топот, звон и шум. И мимо Ницше, как сверкающая молниями туча, пронесся в атаку кавалерийский
полк. Молодые, здоровые, сильные люди радостно и опьяненно мчались туда, где многие из них
найдут смерть, откуда других потащут
на те же перевязочные пункты с раскроенными головами, с раздробленными суставами, с распоротыми животами.
Если же бы мы не знали, что лошадь желает себе своего и человек своего блага, что того желает каждая отдельная лошадь в табуне, что того блага себе желает каждая птица, козявка, дерево, трава, мы не видели бы отдельности существ, а не видя отдельности, никогда не могли бы понять ничего живого: и
полк кавалеристов, и стадо, и птицы, и несекомыя, и растения — всё бы было как волны
на море, и весь мир сливался бы для нас в одно безразличное движение, в котором мы никак не могли бы
найти жизнь.
Один солдат обратился к старшему врачу
полка с жалобою
на боли в ногах, мешающие ходить. Наружных признаков не было, врач раскричался
на солдата и прогнал его. Младший полковой врач пошел следом за солдатом, тщательно осмотрел его и
нашел типическую, резко выраженную плоскую стопу. Солдат был освобожден. Через несколько дней этот же младший врач присутствовал в качестве дежурного
на стрельбе. Солдаты возвращаются, один сильно отстал, как-то странно припадает
на ноги. Врач спросил, что с ним.
Мы пили чай у младших врачей его госпиталя. И у них было, как почти везде: младшие врачи с гадливым отвращением говорили о своем главном враче и держались с ним холодно-официально. Он был когда-то старшим врачом
полка, потом долго служил делопроизводителем при одном крупном военном госпитале и оттуда попал
на войну в главные врачи. Медицину давно перезабыл и живет только бумагою. Врачи расхохотались, когда узнали, что Шанцер
нашел излишним отдельное большое помещение для канцелярии.
Говорят, что они прикалывают раненых и даже пленных, а раненый рядовой 6 роты 2 восточного стрелкового
полка Осип Коченов рассказывал мне, что у его товарища, попавшего в плен, японцы будто бы вырезали ремни из груди и спины и бросили его по дороге; его
нашли и доставили
на русские позиции.
Будзилович, дамский поклонник, всякому прозвищу предпочел незатейливое имя Ян Пихевич. Полезнее всех возможных военных академий
находил он для военного дела учреждение образцового пехотного
полка, и с этой точки зрения смотрел
на формирование своей шайки. Любил он также музыку и сам хорошо трубил пехотные сигналы.
Неоднократно в записках и бумагах он делал насчет Штакельберга разные иронические замечания и еще недавно так аттестовал его за леность в обучении
полка: «Чего
найти достойнее, правосуднее, умнее Штакельберга, только у него
на морозе,
на дожде,
на ветре,
на жаре болит грудь».
По странной случайности, это назначение — самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, получил Дохтуров; тот самый, скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед
полками, кидающим кресты
на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого, во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до 13-го года, мы
находим начальствующим везде, где только положение трудно.
И полковой командир, оглядываясь
на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к
полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по
полку, хотел
найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3-й роте.
— Ослобоните, господин фельдфебель… Заставьте за себя Бога молить. За что ж я в голой простыне
на весь
полк позор принимать должен? Уж я вашей супружнице в городе опосля маневров так кровать отполирую, что и у игуменьи такой не
найти.
После поступления Пети в
полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот
полк,
на графиню
нашел страх.